«После съемок в “Старой, старой сказке” мне поступило предложение сняться в картине Авербаха “Монолог”, которая изменила мою жизнь.

«После съемок в “Старой, старой сказке” мне поступило предложение сняться в картине Авербаха “Монолог”, которая изменила мою жизнь.

Я ничего подобного не играла. В конце фильма мне предстояла драматическая сцена, и я не знала, как ее играть. Авербах меня готовил к этому, уверяя, что если я эту сцену хорошо сыграю, то не провалю роль. И он так методично мне эту мысль в голову вкладывал, что я думала только об этой последней сцене. Он рассказывал мне разные истории про актрис, которые не могли никак заплакать, и как он одной из них рассказывал про попугайчиков, которым головки отрубают, но она все равно не плакала…

Я уже была перепугана насмерть его подготовкой. И наконец наступил день съемки этой роковой последней сцены. Я – по сценарию – третий день уже лежу на диване и рыдаю. Авербах сказал: “Начинаем!” И я сразу зарыдала как безумная. Он страшно испугался: “Подожди рыдать, это техническая репетиция, это еще не съемки”. Но меня уже было не остановить. В результате я рыдала неделю (смеется). То был брак пленки, то еще что-то не складывалось. Все уходили на перерыв, обедали, а я лежала на диване, держала свое состояние.

А потом, когда фильм вышел, мне говорили: “Какой у тебя грим потрясающий – вспухшие глаза, красный нос!”

Когда мы отсняли, режиссер был доволен, а я просто счастлива, что это случилось. Но по прошествии месяца Авербах мне сообщил, что последняя сцена снова оказалась забракованной. А декорации уже разобрали. Я отсмотрела этот бракованный вариант, и мне показалось, что я сыграла недостаточно точно, и я сказала Авербаху: “Это замечательно, что там брак”.

Когда мы переснимали этот злосчастный эпизод, в нашем павильоне уже снимали сказку: диван, где я должна была рыдать, поставили недалеко от избушки на курьих ножках, посреди огромных мухоморов. И вот посреди этой фантасмагории меня положили на диван и сказали: “Рыдай!” Когда я отыграла сцену и оглядела мухоморы и избушку, то подумала, что только в кино и в театре может существовать такой сюрреалистический мир. И это сочетание несочетаемого и есть театр, его острота. И потому порой на сцене возникает чувство, что ты словно приподнимаешься, и тебе кажется, что ты можешь все – даже летать.

Ты проживаешь целую жизнь в течение трех часов. И ты понимаешь, что состоишь уже из множества-множества прожитых жизней, и возникает ощущение, что свою жизнь ты растягиваешь до бесконечности. Тебе начинает казаться, что твоя жизнь бесконечна.

Эта театральная жизнь настолько сконцентрирована, что и реальную жизнь ты невольно начинаешь провоцировать и заставлять двигаться в другом ритме. Потому что там ты за три часа проживаешь все – от рождения до смерти».

Марина Неелова